Путч изнутри

Воспоминания аппаратчика

Тепло и тихо. Лето угасает. Многие в отпусках (им, как оказалось, повезло). На завтрак тянутся обитатели: бывший многолетний руководитель Ленинграда Григорий Романов, небольшого роста человек со свежим румяным лицом, стоит за сырниками со сметаной, разговаривая с Виктором Гришиным, когда-то соперником Горбачева, а ныне опальным московским вождем. Из своего деревянного дома с судками выходит сухопарая пожилая женщина интеллигентного вида в очках и с крашеными желтыми волосами — «внучка Ленина», как шептались вокруг. (На самом деле внучка Дмитрия Ульянова.)

Но на теннисном корте не звенят мячи — телохранитель генсеков (Горби и Брежнева) Владимир Медведев, известный всему миру высокий лысоватый «человек за спиной», не играет как обычно, с раннего утра, со своей красавицей женой, эффектной и приветливой блондинкой. Он с «хозяином» на отдыхе в Форосе.

Затишье… Многие сотрудники ЦК также в отпусках или командировках, некоторые перешли на другую работу, уехали надолго за границу — как будто что-то носится в воздухе: «предчувствие гражданской войны?»

Переполох

Плавный ход ожидаемых событий — подписание Союзного договора, намеченное как раз на начало недели, возвращение Михаила Горбачева из Крыма и выход из не совсем понятной ситуации: «ни реформ, ни стабильности» — нарушили новости о введении чрезвычайного положения, создании ГКЧП и «болезни» Горбачева. Симпатии большинства все же оставались на его стороне, несмотря на усталость от его нерешительности, шараханья из стороны в сторону и потоки пустословия на фоне ухудшающейся ситуации в экономике и натиска неосталинистов-консерваторов в КПСС.

Путчисты выбрали момент, когда первый заместитель генерального секретаря Владимир Ивашко был серьезно болен. Но решение о посылке роковой директивы было принято ЦК КПСС, и она ушла в регионы и за рубеж вечером 19-го и звучала так: «…рекомендовать поддержать действия ГКЧП, но только в той области, где это не означает отход назад, возвращение к доперестроечным временам…»

Понедельник прошел в состоянии какого-то ступора и ожидания разъяснений. Первым делом, пока не закрыли границы, отправили по домам иностранных гостей КПСС: черные «Волги» с номерами МОС лавировали между рядами танков, стоявших на ул. Горького и мешавших проехать в Шереметьево.

Вечером на специальном собрании отдела компетентный, выдержанный и всеми уважаемый зав. МО ЦК КПСС Валентин Фалин утверждал, что партия не имеет ничего общего с происходящим, и сообщил, что Владимир Ивашко, первый зам. генсека, только что пережил тяжелейшую операцию, но должен скоро прийти в себя. Фалин призвал к спокойствию и попросил всех оставаться на местах и работать как обычно.

После собрания все разъехались. Автобусы и машины были поданы: механизм еще работал. Я да и многие коллеги из международного отдела ЦК чувствовали себя преданными и проданными.

Каждый день приходили на работу, отвечали на звонки, принимали представителей посольств, пытаясь как-то разъяснить ситуацию, следя за событиями по «Маяку» и Би-би-си. Хотя у Белого дома бушевала толпа, скандировавшая «Долой КПСС!», в полутора километрах, на Старой площади, ничего не менялось, все оставалось спокойным. Охрана не была усилена, не было ни барьеров, ни ограждений, ни тем более баррикад. Шли споры, разговоры, но не было страха за свою шкуру или неуверенности в будущем. Сейчас кажется, что стоило бы сохранять полный нейтралитет, хотя бы на словах, и не держать в неведении миллионы рядовых членов партии.

Всех ждали серьезные испытания — запреты, унижения, преследования и даже непонятные «самоубийства» ряда ключевых фигур: скажем, член ГКЧП Борис Пуго и его жена нашли достойный выход, не дав возможности победителям поглумиться над ними. Но другие — зав. управлением делами ЦК Николай Кручина? Маршал Ахромеев, наконец? После его самоубийства журнал «Тайм» опубликовал прочувствованную статью Колина Пауэлла с красноречивым заголовком, не нуждающимся в переводе «A Communist, A Soldier, A Hero». Но это в США. А здесь вандалы от демократии надругались над его могилой.

Какой-то странный путч — ни туда, ни сюда: ни штурма Белого дома, ни переговоров. Постепенно он стал «ирреальной реальностью», к нему уже привыкли. И вдруг ночью пролилась кровь — нелепо и бездарно. Это был самый большой шок. Все еще ходили слухи о штурме, но было ясно, что ГКЧП на это не пойдет: тогда цена власти еще не измерялась человеческими жизнями или судьбами целых народов. В четверг, 22 августа, уже было ясно, что «противостояние» заканчивается.

Отдел заметно пустел. Немалая часть сотрудников предпочла «заболеть» или просто не являлась. Рабочая неделя, так неудачно начавшись, подходила к концу. Было решено уничтожить некоторые документы, и «шредер» заработал. На тонких полосках порезанной бумаги еще различались отдельные слова: «сов. секретно». Один из замов управделами ЦК сказал мне, что «все же удалось вывезти несколько грузовиков из внутреннего двора» здания. Что было там, я не спросил…

Разумеется, самые секретные документы, так называемая «Особая папка», хранились в секретариате — материалы о спецоперациях, нелегалах, финансовой помощи. Но мой непосредственный начальник сказал мне: «Знаешь, есть тайны государственные, а есть партийные. Мы не должны «подставлять» своих друзей, их интересы и будущее. Неизвестно, кто будет теперь у власти». Сейф был очищен от того, что могло бы попасть не в те руки, или, скорее, лапы.

Оставалось только ждать и не паниковать, тем более личные вещи и ценности я постепенно выносил, а сам стал приходить в «высокий офис» не в костюме с галстуком, а в куртке и джинсах — на это уже никто не обращал внимания. Все эти дни поражало, что буквально в 300 метрах от Белого дома жизнь шла обычным чередом: люди были озабочены повседневными делами и проблемами, ничто не напоминало о страстях, кипевших в «коридорах власти», у убогих баррикад, наспех сооруженных защитниками Белого дома («зэбэдэ» — прозвали их в народе).

Дело шло к развязке. Друзья позвонили, сказали, что к зданию ЦК идет толпа, разгоряченная и неуправляемая. Но я решил, что останусь вместе со своими. Было странно, хотя и объяснимо, что никто не встал на защиту партии — ни активисты, ни функционеры. Армия отсиживалась в казармах, за что потом испила полную чашу унижения и глумления от победителей. Народ безмолвствовал.

Изгнание и исход

На среду по плану было назначено партийное собрание по вопросу, не связанному с путчем. Потом его перенесли на четверг, а в конечном итоге состоялось оно в пятницу, 23 августа.

Повестка дня объявлена заранее не была, и из двухсот коммунистов к 15.30 в зале заседаний собралось около шестидесяти. Началось с того, что один молодой сотрудник заявил о выходе из партии в знак протеста «против лжи и лукавства» завотделом по освещению событий, бросил партбилет на стол и ушел. Открывая собрание, один из помощников Фалина передал его слова: «Толпа начинает бесчинствовать, бьет стекла. Я только что позвонил в Белый дом и сказал, что, если это не остановят, я выйду им навстречу. Если они меня растерзают, отвечать будете вы. Кажется, подействовало…» Толпа присмирела.

Первым пунктом объявили «персональное дело тов. Янаева Г.И.». Кто-то сказал: «Не «тов.», а просто — Янаева Г.И.». Оказалось, что вице-президент формально числится в нашей первичной организации — с тех времен, когда он был избран членом политбюро и курировал международные связи КПСС. (Его кабинет был в третьем подъезде ЦК, на третьем этаже, где был еще кабинет Георгия Димитрова, и вся обстановка сохранилась нетронутой со времен Коминтерна.)

Примерно полчаса дебатировали, с какой формулировкой исключить Янаева из КПСС. Одна из предложенных формулировок гласила: «… за попытку сорвать процессы демократизации, проводимые КПСС». На что последовала реплика: «Не сорвал, а ускорил». Тем временем под окнами уже собиралась толпа, уже раздавался шум и гам.

Янаева «изгнали» единогласно. Вторым пунктом было обращение ЦК ко всем членам партии — срочно созвать чрезвычайный пленум и съезд. Только начали обсуждать (на часах было примерно 16.15), когда вошел коллега и довольно хладнокровно и даже как-то обыденно сказал: «Товарищи, внимание! Только что по внутренней связи объявлено: по распоряжению мэра Москвы и по согласованию с президентом СССР нам всем предложено покинуть здание. Те, кто останется после семнадцати часов, будут задержаны. Можно взять с собой личные вещи, документы выносить не разрешается. При выходе вы можете быть подвергнуты личному досмотру…»

Мы, кое-как проголосовав за обращение к ЦК, стали покидать зал заседаний. Не поднимаясь в кабинет, я поспешил на первый этаж. Охрана — статные молодцы из внутренних войск — еще стояла на выходах из здания и в проходной. Еще вчера уверенные в себе крепкие парни уже были без оружия, в одних рубашках, без кителей и фуражек и растерянно ждали команд. Это меня поразило. Я попрощался с каждым за руку, похлопал по плечу, приободрил.

В Ипатьевском переулке уже собралась толпа корреспондентов, зевак, агрессивных маргиналов, злобных теток и растрепанных интеллигентов — словно орды варваров у стен Рима. У гостиницы «Россия» в летнем кафе как ни в чем не бывало суетились официанты, посетители пили и ели, а где-то в двухстах—трехстах метрах кипели страсти, рушились судьбы, начиналось безвременье, новая смута.

Финальные аккорды

…Выйдя из проходной, я остался, чтобы подождать коллегу. С каждой минутой толпа враждебно настроенных зевак увеличивалась, но пока сохраняла относительное спокойствие. Появился Сергей Ястржембский, недавно ушедший из ЦК. С сардонической улыбкой, сложив руки на груди, он наблюдал за тем, как на выходивших сотрудников ЦК набрасывались пока только корреспонденты.

Один из сотрудников сектора Латинской Америки на вопрос корреспондента Эн-би-си: «Что вы будете делать теперь, после краха компартии?» — спокойно и с достоинством ответил: «Я был и остаюсь коммунистом».

Увидев меня, Ястржембский явно смутился, стал сбивчиво объяснять, что случайно оказался здесь, и смешался с толпой.

…Добравшись до дачи, позвонил домой.

— Ну что, значит, ты теперь без работы? — спросила жена.

— Значит, без работы.

— Ну вот и нашему поколению пришлось пережить катастрофу, — вздохнула она.

Иногда женщины бывают очень мудры.

Разношерстная толпа была агрессивно-трусливой, маргинально-психопатической. Показательно, что никто не штурмовал здание «ненавистного» КГБ — там бы патронов не пожалели, опыт есть. Праведный гнев обратился на комплекс ЦК, где практически не было особой охраны, тем более БТР или танков.

Следует признать, что никто не пришел на защиту «родного ЦК» — ни рабочие, ни военные, практически никто из 10 миллионов членов партии. Судя по всему, их никто не просил, а психика людей уже была надломлена противоречивыми событиями.

КПСС — не золото

После всех кризисов и потрясений постсоветского периода почти забылся трагифарс с поисками «золота партии». А как Егор Тимурович напрягался, даже американскую фирму «Кролл» подключил, большие деньги им заплатил! Но увы.

Забавная виньетка в духе того времени: в пятницу, 23 августа, исчез один из руководителей секретариата отдела вместе с 30 тысячами долларов, которые хранились в его сейфе по просьбе Фалина. Это были деньги, недавно возвращенные В. Ярузельским — он занимал их на предвыборную кампанию ПОРП.

Чиновник — кстати, самый рьяный критик реформ, «неформалов», демократов и новых веяний, еще недавно пламенно вещавший на партсобраниях, — вовремя смылся, оказавшись вместе с набитым купюрами дипломатом у тех самых демократов.

Остальные, не проявившие такой прыти, автоматически стали объектами внимания со стороны новых властей, особенно сотрудники сектора «парттехники», которые непосредственно занимались спецоперациями, поддержкой партий, находящихся на легальном положении, изготовлением документов, передачей валюты на возвращение гостей ЦК, работой с подпольными компартиями некоторых стран Латинской Америки, Азии и Африки. Однако к концу 80-х гг. их деятельность постепенно сворачивалась — по объективным и субъективным причинам. Они тесно сотрудничали с КГБ и ГРУ. Многое пришлось пережить завсектором Владимиру Осинцеву, которого жестко и долго допрашивали. Он стойко перенес все испытания.

Допросы о судьбе золота начались где-то в октябре—ноябре. Их вели провинциальные следователи, специально вызванные в Москву. Кого, как, в каком качестве они допрашивали — подозреваемых, свидетелей? Они сами казались сбитыми с толку и явно чувствовали себя неуверенно.

А что можно было сказать? Сослаться на документы и записи бесед с просьбами об оказании финансовой помощи — и отказы в ней в последнее время перед путчем. Ранее, конечно, деньги переводились на счета «друзей» и передавались наличными в третьих странах. Но детали знали лишь посвященные. Все это шло в основном на благие цели, и эти суммы — ничто по сравнению с сотнями миллиардов, оказавшихся в офшорных зонах в 90-х.

Усилия провинциальных «пинкертонов» и профессиональных американских детективов, как известно, результатов не принесли, а собственность КПСС тем временем под шумок разворовывалась — и отнюдь не дети неимущих слоев отдыхают сейчас в том же поселке Заречье.

А тот расторопный чиновник так и применяет свои партийные опыт и знания в МИД РФ.

ШТРИХИ

Владимир ИВАШКО, которого Горбачев выбрал себе в качестве «сидящего на партийном хозяйстве» второго лица в КПСС, произвел при первой встрече (вскоре после своего назначения) довольно живое впечатление: балагур, вполне современный человек, неплохой оратор. Но он был еще мало кому известен и не успел наработать особого авторитета.

Валентин ФАЛИН рассказывал, что в свое время якобы возражал против назначения Валентина Павлова премьер-министром из-за пристрастия к алкоголю. Горбачев, вероятно, об этом знал, но чем-то такое положение его все-таки устраивало. Наверное, Горбачев хотел показать: если со мной что-то случится, преемник будет еще хуже!

Геннадий ЯНАЕВ, номинальный глава «хунты», был мне знаком еще с 1970-х гг., когда я время от времени работал переводчиком по линии КМО СССР. Можно сказать, он был тогда в своего рода «загоне»: считалось, что он давно перерос должность председателя КМО, где, кстати, пользовался большим авторитетом и уважением. Беседы, которые приходилось в то время переводить, были очень достойны: это был далеко не худший представитель «комсомольского племени», импозантный, с гривой каштановых волос, с ироничным прищуром черных глаз.

Летом 1991-го мне пришлось быть на целой серии переговоров, которые он вел уже в качестве члена Политбюро, секретаря ЦК КПСС. Настораживало, что Г. Янаев подчеркивал негативные черты перестройки. Но уровень этих встреч с точки зрения содержания и презентации был на высоте, даже не было знаменитого «тремора».

Когда в середине 90-х гг. Янаев появился на съезде КПРФ в качестве гостя, то скромно сидел в дальнем углу Колонного зала, выглядел неплохо, но жаловался, что одолевают болезни. Это было одно из его редких появлений на публике.

© 2003 Политический журнал Все права защищены sitepj@politjournal.ru